Дознание: ничья длится мгновение / Портал субкультура, 10.04.2017

В уголовном судопроизводстве РФ дознанием называют форму предварительного расследования, что является его первоначальным этапом, на котором органы проводят оперативно-розыскные и неотложные следственные действия. Стартует оно в день возбуждения уголовного дела; сущность - раскрытие деяния, принятие мер к установлению событий, виновности лиц, обстоятельств, которые должны быть доказаны. Всякое дознание заканчивается либо обвинительным актом, либо постановлением о направлении дела в суд для дальнейшего рассмотрения вопроса о применении принудительных мер медицинского характера, либо прекращением уголовного дела как по реабилитирующим, так и не по реабилитирующим обстоятельствам. Артисты Хабаровского театра юного зрителя в рамках Национальной театральной премии «Золотая маска» вынесли на общий суд свое видение этого процесса, что возглавлен режиссером Михаилом Тычининым, адаптирован под пространство «Мост» художником Павлом Оглуздиным, основан на пьесе Петера Вайса, о которой ходят легенды. Своим «Дознанием» они еще раз оборачиваются в сторону  фашизма, пытаются поговорить и помолчать о соображениях совести, совершают отчаянную попытку поставить запятую во фразе: «Казнить нельзя помиловать».

Сюжет - Франкфуртский процесс над нацистскими преступниками; время действия - 1963-й, 1964-й, 1965-й, вчера, сегодня и всегда; действующие лица - Судья, Обвиняемые, Свидетели, все, кто находится в зале. Сам Вайс, что провел на тех слушаниях больше года, помещал героев пьесы в судебный зал. Тычинин же проводит заседание не то в ангаре, не то в бомбоубежище, не то в месте для экспериментов. Начала спектакля зрители ожидают на улице: перед ними только большие железные ворота, которые не сулят ничего хорошего. В своеобразном прологе, стартующем сразу после массового входа, все пришедшие получают номера, которые необходимо наклеить на одежду, карандаши, что понадобятся ближе к концу, небольшие программки.  И сначала - то все это кажется перекличкой со спектаклем Михаила Калужского и Александры Поливановой «Второй акт. Внуки», квестом, уже привычным иммерсивным театром, от которого одни верещат, а другие бегут, как Мопассан от Эйфелевой башни. После этих простых махинаций стальной и безучастный голос приглашает всех пройти вглубь, за занавес - дымку: «Занимайте места в соответствии с номерами, ждите». В лофте напротив друг друга стоят две длинные деревянные скамейки, на которых написаны цифры, по одну сторону от них - несколько шин, по другую - полупрозрачный занавес.  Пространство замыкается, разговаривать между собой строго запрещено, совершать  действия можно только по сигналу, плечо соседа, на котором тоже есть бирка, ощущается ежесекундно, становится как - то не по себе. И фильм «Нюрнбергский процесс» Стэнли Крамера вспомнишь, и «Обыкновенный фашизм» Михаила Ромма помянешь, и про «Пассажирку» Зофьи Посмыш не забудешь, и картины Михаила Савицкого из памяти вызовешь.  Актеров - 5, зрителей - 30, продолжительность варьируется от часа сорока до двух с половиной. Потому что все зависит исключительно от активности пришедших.

Фрау в вечерних платьях и герры в пиджаках приезжают на машине, из которой орет какая-то пошловатая музыка. Выходят, презрительно рассматривают пришедших, недобро перешептываются, едят конфетки. Звуковая партитура - Шнитке, Орф, стук колес, гул, треск скотча, шарканье, скрипы, плеск воды, шелест бумаги, натуральные шумы, что рождаются от проезда машин над головами (пространство расположено под действующим мостом).  Ни тебе истеричных воплей, ни драматичных сцен, ни слез и сумасшедшего смеха: сначала каждому зрителю персонально выдается один кусок пьесы (читать про себя), потом - общий фрагмент на всех (читать вслух по цепочке), дальше - каждый снова остается один на один с буквами, финал - написание на программках вопросов, которые в этот момент мучают больше всего. Будничное дело, внеэмоциональный процесс, обыкновенный фашизм. Практически весь спектакль - сеанс коллективного чтения пьесы, в которой очень подробно описывается то, кто, что, где, с кем, сколько раз. И даже иногда - зачем. Одного обвиняют в умерщвлении детей с помощью инъекций фенола в сердце, другого - в массовых расстрелах; одна свидетельница рассказывает про медицинские опыты над заключенными, другой - о составлении списков умерших; третий говорит, что ничего не знал, еще один утверждает о слепом подчинении государству. Вещают с листа, путаются в показаниях, наговаривают друг на друга, оправдываются, живут в твоей голове. Кто как умеет. В какой - то момент на полном серьезе начинает казаться, что ты сидишь в архиве, до которого тебя допустили на очень короткий срок, до звонка колокольчика, находящегося в руках у одного из сильных мира сего. Зрители покорно читают, молчат, ежатся, обходятся без резкостей и конфликтов. Коллективный разум и психология группы работают без сбоев. Исполнители прохаживаются между скамеек, ухмыляются, машинально совершают движения, раздают всем тексты, лежащие в большом чемодане, собирают их, вручают свечи, по директиве начинают наливать всем воду в железные миски. Они спокойны, холодны, уверены в своей силе. Вот тут - то, надо сказать, и случается самое интересное.

Смех как защитная реакция. Дискомфорт как норма. Весь спектр эмоций как прохождение стадий восприятия. Пытаться играть этот текст Вайса бессмысленно; прожить - не представляется возможным; раскрашивать - почти преступление. Спектакль Тычинина, выдвинутый на соискание Национальной театральной премии «Золотая маска» в двух номинациях,  -  не документальная попытка воссоздания жутких условий, но стремление дойти до сути, не судилище, но старание дознаться до истины, что не имеет цели что - то установить, кого - то обвинить, в чем - то уличить, не расправа над людьми и их деяниями, а тихий вопрос: «Как бы судили Вы?». В правилах, что озвучивает голос в самом начале, говорится: нельзя вставать с мест, нельзя разговаривать. Других руководящих указаний не поступает. Во второй части спектакля исполнители везут тележку, на которой стоят железные чайники и миски, хихикают, барским жестом совершают раздачу воды. Одна из зрительниц - заключенных вдруг отказывается брать чеплашку. Наотрез. Ни с первого раза, ни со второго, ни с третьего. Они уже все столпились вокруг нее, а она не берет, они протягивают, а она не берет, они сверлят ее взглядом, а она не берет. Уйдут - проиграют, останутся - есть шанс просидеть до утра. Ничья длится мгновение. Среди зрителей начинается некое волнение, запрещенное перешептывание, потом в центр летит первая тарелка, дальше - вторая. Внештатная ситуация, измена, бунт на корабле.  И все затаились в ожидании реакции на довольно дерзкий поступок. Но ее - то как раз и не случается. Не то из - за растерянности актеров, не то из - за нежелания «надзирателей» тратить силы, не то из - за отсутствия  предписания. С одной стороны, эта ситуация играет с исполнителями злую шутку, подчеркивая условность происходящего, некую размытость границ, нечеткость правил игры: если уж взялись за дело, то заставьте подчиняться всех и каждого, если вам все равно, то почему же к случившемуся столько внимания. Если это происходит впервые, то интересен поиск решения здесь и сейчас, если подобное в порядке вещей, то где же отлаженный план «Б». С другой стороны, подобный инцидент, сам того не ведая, оказывает этой работе колоссальную помощь, усиливает ощущение уникальности конкретного показа, выстраивает сильнейшую вертикаль,  моментально подсвечивая главную тему спектакля - тему выбора, ответственности за него, страха перед ними обоими. Тогда, сейчас, всех, каждого. Выбора тех, кто поступил так потому, что ему «нужно было выжить», тех, кто не задумывается о последствиях, тех, с чьего незнания и молчаливого согласия все совершалось. Да и всех тех, кто искренне верит, что даже на Страшном суде он будет всего лишь свидетелем обвинения.

Автор: Екатерина Нечитайло
Источник